Песня, написанная Высоцким для пятидесятилетнего юбилея К.Симонова и исполненная им и группой актёров "Таганки" на торжестве, состоявшемся 28 ноября 1965 года в Центральном доме литераторов в Москве, вполне может быть отнесена к циклу "театральных" песен, поскольку речь в ней идёт исключительно о театральных событиях того времени.
Текст песни публиковался в тех же изданиях, что и песня, посвящённая В.Плучеку.*1 В американском издании ("Apollon Foundation", 1988, том 3, стр.255) использован беловой автограф. Публикатор С.Жильцов, составитель выпущенного в 1993-1995 гг. тульского пятитомника сочинений Высоцкого, использовал черновой автограф, хранящийся в ЦГАЛИ (том 1, стр.290-291). Публикации лишь незначительно различаются пунктуацией, но имеют пять текстовых отличий от варианта, исполненного на юбилее Симонова. Видимо, эту редакцию и следует считать окончательной, но в данном случае к публикаторам претензий быть не может – фонограмма того вечера стала известной специалистам лишь в конце 2004 года.
Я полагал, что имя писателя, поэта, журналиста и драматурга Константина Симонова настолько известно, что не нуждается в комментариях. Изменить своё мнение меня заставила упомянутая выше публикация текста в американском издании. Мало того, что текст там датирован не 1965-м, а 1975-м годом, так ещё сказано, что стихотворение посвящено... Евгению Симонову, главному режиссёру (в 1969-1987 гг., – М.Ц.) московского театра имени Вахтангова.
Если даже солидные публикаторы спутали двух Симоновых, тем более могут это сделать молодые читатели, так что, видимо, без короткой биографической справки не обойтись.
Константин Михайлович Симонов (настоящее имя – Кирилл, Константином он стал в двадцатипятилетнем возрасте) родился в Петрограде 28 ноября 1915 года. Он происходил из дворянской семьи, которой до поры до времени везло, хотя, в конце концов, и она попала под коммунистические репрессии.
Трудно сказать, почему после окончания семилетки Симонов пошёл в ФЗУ учиться на токаря. Тут, собственно, два варианта: либо он зарабатывал себе рабочий стаж, который в дальнейшем помог ему, бывшему дворянину, поступить в институт, либо действительно морально порвал со своим классом и принял пафос строителя коммунизма.
Проработав несколько лет токарем, а затем техником в Межрабпромфильме, Симонов, уже начавший к тому времени писать стихи, поступает сперва в Московский институт истории, философии и литературы (ИФЛИ), а затем – в Литературный институт имени Горького.
В 1939 г. Симонов в качестве военного корреспондента был направлен на Халхин-Гол, и с тех пор на долгие годы оказался связанным с армией. В качестве военного журналиста был на всех фронтах Великой Отечественной войны, дослужился до звания полковника.
После войны Симонов возглавлял журнал "Новый мир", затем – "Литературную газету", позднее снова был переведён на должность главного редактора "Нового мира". Однако просто литературным чиновником Симонов никогда не был. Начав как поэт, он позднее стал писать прозу (за роман "Живые и мёртвые" в 1974 году получил Ленинскую премию), киносценарии (самые известные фильмы по его сценариям – "Парень из нашего города" и, конечно, "Четвёртый", знакомый всем знатокам творчества Высоцкого), пьесы, с успехом шедшие во многих театрах.
Умер Симонов 28 августа 1979 года в возрасте 63-х лет, по его желанию его прах был развеян над местом самых яростных боёв лета 1941 года – на Буйничском поле под Могилёвом, – там, где на страницах романа "Живые и мёртвые" встретились генерал Серпилин и военный корреспондент Синцов... Видимо, ту первую командировку на фронт Симонов считал главным событием своей жизни...
А теперь почитаем текст, написанный в 1965 году молодым поэтом Владимиром Высоцким для юбилея своего маститого коллеги Константина Симонова. Песня исполнена на мотив "Штрафных батальонов".
Прожить полвека – это не пустяк,
Сейчас полвека – это тоже веха!
Подчас полвека ставится спектакль
И пробивать приходится полвека.
На первый взгляд, эта строфа не совсем понятна. Вспомним: с момента образования Театра на Таганке до того дня, как песня, посвящённая Симонову, прозвучала с подмостков ЦДЛ, Любимов поставил четыре спектакля – "Герой нашего времени", "Антимиры", "Десять дней, которые потрясли мир" и "Павшие и живые", – причём, только со сдачей последнего из них возникли серьёзные трудности. Настоящие проблемы "Таганки" были ещё впереди, так почему же Высоцкий начал песню с этой строфы?
Ответ, видимо, содержится в наброске, в основной текст не вошедшем:
Полвека – час, когда наполнен он,
Полвека – это миг для человека.
Всего полгода ставился "Дион",
А нервов с ним хватило б на полвека.
"Дион" – пьеса Л.Зорина, имевшая в 1960-х гг., судя по воспоминаниям, невероятный успех у зрителя. Вначале, в 1964-м, её поставил Г.Товстоногов в Ленинграде, но спектакль был снят после первого же просмотра. Осенью 1965 г. после значительной переработки и с изменённым заглавием (первое название – "Римская комедия") пьеса была поставлена в Театре имени Евг.Вахтангова.
"Разнообразные неожиданности на зыбкой грани меж драмой и анекдотом продолжались в течение шести лет, пока пьеса удерживалась в репертуаре. Было в ней что-то роковое, фатальное. То и дело у властей возникала потребность вычеркнуть то одно, то другое", – вспоминал автор пьесы Леонид Зорин.
"Самая первая после премьеры критическая ситуация возникла быстро, через три месяца с хвостиком. 10 февраля в театре был назначен дневной просмотр исключительно для писателей, заполнивших весь зал на Арбате, и по мистическому совпадению в тот же день, всего часом раньше, начался процесс Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Это обстоятельство внесло в спектакль, да и в его аудиторию, почти истерическую ноту; каждая реплика встречала нервный – повышенной горячности и напряжённости – приём. И когда Дион–Ульянов воскликнул: "Домициан, перестань убивать, убивают книги, а потом – их создателей. Рим стал какой-то огромной бойней", – в зале началось плескание рук, имевшее к древнеримской истории весьма относительное касательство. <...>
Прошло немногим больше года, и на взрывоопасном Ближнем Востоке пронеслась шестидневная война. Израиль позволил себе её выиграть, и, смертельно оскорбленное этим, наше правительство разорвало дипломатические отношения с ним. Между тем в злополучной "Римской комедии" был персонаж с характерным именем Бен-Захария, – когда прокуратор Афраний, хвалясь Римом, втолковывал ему: "Ничего подобного ты в своей Иудее не видел", Бен-Захария весело соглашался: "Мы ведь бедная пастушеская страна".
Наш друг-директор вскоре передал нам авторитетное соображение: сегодня такая миролюбивая характеристика агрессора никак не уместна. Я заявил – не без напыщенности, – что не пишу на злобу дня, и вычеркнуть реплику отказался. <...>
Самые главные испытания были впереди. Прошло всего несколько месяцев, и 21 августа 68-го года мы самоотверженно ринулись на помощь чехословацким братьям – наши победоносные танки вступили в Прагу, а все мы – в новую эру. Каждый день газеты печатали ту или иную информацию о нашей армии-освободительнице, напоминая, что в Чехословакию она вошла "временно, до нормализации положения".
А жизнь шла своим чередом, и 1 сентября вахтанговцы открыли театральный сезон. Вскоре состоялся спектакль неунимавшегося "Диона", и в третьей картине зритель услышал следующий обмен репликами между поэтами Сервилием и заглавным героем.
"Дион. Значит, и варвары сюда идут?
Сервилий. Временно, до стабилизации положения. Кстати, об их вожде тебе тоже следует написать несколько тёплых слов".
Реакция зала вряд ли нуждается в дополнительных комментариях – стоял какой-то шизофренический хохот".*2
Присутствовавшие в зале, конечно, знали о злоключениях "Диона", но Высоцкий в окончательный текст эту строфу не включил, что, в общем-то, совершенно логично – к Константину Симонову она никакого отношения не имела, а само её написание, как мне кажется, объясняется причинами психологического свойства. Постановщиком "Диона" был главный режиссёр Театра имени Вахтангова Рубен Симонов. Видимо, у Высоцкого где-то на подсознательном уровне эта строфа была рождена общностью фамилий.
Стараясь не ударить в грязь лицом,
Мы Ваших добрых дел не забываем, –
Ведь мы считаем Вас своим отцом,
И даже крёстной матерью считаем.
"В шестьдесят четвёртом году (здесь неточность: спектакль был поставлен в 1963 г., – М.Ц.) на выпускном курсе Щукинского училища был поставлен спектакль под названием "Добрый человек из Сезуана". Поставил его теперешний наш главный режиссёр Юрий Петрович Любимов, заслуженный артист РСФСР, – рассказывал позднее Высоцкий. – Спектакль произвёл в Москве просто впечатление разорвавшейся бомбы. Было столько у него и противников, сколько сторонников. Ну, наконец, сторонники одержали верх. Была газета... статья в газете "Правда" Константина Симонова, который написал, что будет очень досадно, если этот молодой коллектив после окончания училища распадётся, разъедется и если этот прекрасный спектакль погибнет".*3
Как писал главный режиссёр "Таганки" Ю.Любимов, "с "Доброго человека..." всё было не положено". Театр рождался трудно и вполне возможно, что не родился бы вовсе, если б не помощь К.Симонова. Статья "Вдохновение юности" ("Правда", выпуск от 8 декабря 1963 г.) фактически стала сигналом того, что противникам "Таганки" нужно складывать оружие: статьи в "Правде" печатались не для полемики, а в качестве руководства к действию.
Таганский житель раньше жил во тьме.
Но... в нашей жизни всякое бывает:
Таганку раньше знали по тюрьме,
Теперь Таганку по театру знают.
Эти строки вызвали хохот и аплодисменты, поскольку как нельзя точнее соответствовали истине. Московский театр драмы и комедии, с 1946 г. возглавлявшийся А.Плотниковым, давно прошёл апогей своего развития. Как частенько говорил на своих концертах Высоцкий, в тот театр ходили меньше, чем в тюрьму.
"На Таганке раньше – рассказывал он – была тюрьма... раньше был театр. Нет, там была, кстати, и тюрьма. Действительно, Таганская площадь знаменита своей тюрьмой, где до революции сидели политкаторжане. И ещё эта тюрьма знаменита потому, что Владимир Маяковский, когда ему было всего одиннадцать лет, принимал участие в подкопе под эту тюрьму, и они освобождали женщин – политкаторжанок. Так что эта тюрьма известная. Но там был театр, который назывался Московский театр драмы и комедии. Этот театр девять лет тому назад перестал отвечать запросам публики. В газетах стали его поругивать. Он не отвечал репертуарной политике, и решено было его реорганизовать. Ну а вы знаете, как проходит реорганизация? Просто выгоняют старого руководителя, назначают нового. Вот. Он приводит, естественно, с собой других – своих – людей. Так оно и получилось у нас".*4
Ждём Ваших пьес – ведь Вы же крёстный наш,
А крестники без пьес хиреют рано.
Вы помните, во многом очень Ваш –
Наш "Добрый человек из Сезуана".
Когда Симонов публично поддержал творческий поиск Ю.Любимова, театра ещё не было – был именно только один спектакль, "Добрый человек из Сезуана".
"Пьеса эта сыграна коллективом молодых актёров с редкой цельностью, а её постановщик проявил себя в этой работе как незаурядный режиссёр. И у меня невольно возникает мысль: может быть, коллектив молодых актёров, сыгравших эту пьесу, способен, продолжая свою совместную работу, вырасти в новую молодую театральную студию? Ведь именно так в истории советского искусства и рождались молодые театры".*5
Не напиши Симонов той статьи для "Правды", не появился бы театр, притягивавший почти тридцать лет внимание зрителей и критиков.
Так пусть же Вас не мучает мигрень,
Уж лучше мы за Вас переболеем,
И со штрафной Таганки в этот день
Мы поздравляем с Вашим юбилеем.
Верно предвидел Высоцкий, что "Таганка" станет "штрафной", хотя, как говорилось выше, на момент написания песни у "Таганки" было не больше проблем, чем почти у любого другого советского театра. Во времена, когда судьбу постановки решал не режиссёр, а Управление культуры, ситуация с "Павшими и живыми" была типичной – "кромсали" спектакли и в других театрах, и у других режиссёров, с именами куда более громкими, чем у Любимова в 1965 году. Однако времена, когда практически любой спектакль "Таганки" принимался, что называется, с боем, были уже не за горами...
И кто бы что бы где б не говорил,
Ещё через полвека буду петь я,
Что Симонов здоров и полон сил,
А это значит не "финита ля комедья".
Увы, менее четырнадцати лет было ещё отпущено Симонову. Лишь на одиннадцать месяцев пережил его Высоцкий...