М.Ц. – Скажите, пожалуйста, когда Вы познакомились с Высоцким?
Д.М. – Впервые я увидел Высоцкого на Большом Каретном у Кочаряна, в той самой знаменитой квартире. Володя тогда ещё учился в Школе-студии МХАТ на четвёртом курсе. На этой квартире мы весело проводили время. Я там бывал не один раз и никогда не видел там девушек. Там были одни мужчины, и мы там пьянствовали. Меня в эту компанию привёл ныне покойный Артур Макаров.
И вот однажды утром вдруг раздаётся звонок в дверь. Все спали, а я проснулся и пошёл открывать. Смотрю, стоит какой-то парнишка довольно непрезентабельного вида. Мрачный такой, но не агрессивный. Я в дверях стою, дальше его не пропускаю. Он мне говорит: "Дай пройти-то!" Я оборачиваюсь, говорю: "Ребята, кто-то пришёл". Кто-то выглянул и говорит: "Да это же Шванц!" Такая у Володи была кличка тогда в этой компании. По-немецки это "Хвост". Вот так мы и познакомились.
После этого мы с ним два-три года дружили довольно тесно, до тех пор, пока я не заболел и не уехал из Москвы. А в то первое утро на Каретном я даже не знал, что он поёт и пишет песни.
Потом Володя закончил студию и поступил работать в Театр имени Пушкина, а я учился в Литературном институте имени Горького. Институт и театр стояли почти стена к стене. Я часто заходил к нему в театр. Там у него отношения с начальством и актёрами были довольно натянутые.
М.Ц. – А почему?
Д.М. – Володя бывал резким с людьми. Однажды, помню, я зашёл в гримуборную. У него своей гримуборной не было, он делил её с кем-то. Дело было в антракте, он полёживал на кушетке, и тут пришёл помощник режиссёра: "Володя, твой выход! Кончай валяться!" И тут Володя на моих глазах запустил в него лампой.
Не то, чтоб его не любили в театре, – его любили. Он был человеком молодым, компанейским, но мог быть очень резким. А Равенских, естественно, не нравилось, что он выпивал, причём, иногда и во время спектаклей. Володя из театра не сам ушёл, его уволили.
М.Ц. – Я знаю, что Высоцкий пел две песни на Ваши тексты.
Д.М. – Да, "Мечется стрелка спидометра..." и "Мир такой кромешный..." Эти тексты есть в Интернете, но там много неточностей. Да и сам Володя пел не совсем так, как я написал.
"Мир такой кромешный..." Володя попросил у меня, это уже было написано раньше. А второй текст он попросил меня написать для него. Он пел её, в основном, на таких полуподпольных встречах. Он пел в разных общественных домах, заштатных клубах, где бывали офицеры. Он мне рассказывал, что пел эту песню, в основном, там.
М.Ц. – А какого рода была просьба Высоцкого? Он хотел песню с каким-то определённым сюжетом?
Д.М. – Нет, он просто попросил: "Напиши для меня что-нибудь". Я написал то, что мне казалось подходящим для его исполнительских возможностей. Это было написано в самом начале 1960-х годов.
М.Ц. – Сохранились две фонограммы исполнения Высоцким "Мечется стрелка спидометра..." Считается, что это записи 1962 года. Это возможно?
Д.М. – Думаю, что да, хотя не исключено, что это и более ранние записи.
М.Ц. – Вы общались с Высоцким, когда он только начинал писать. До сих пор ходят споры, какую песню он написал первой. Каково Ваше мнение?
Д.М. – Я его как-то спросил об этом. Он сказал, что первой его песней была "Что же ты, зараза..."
М.Ц. – Что ещё запомнилось Вам из общения с Высоцким?
Д.М. – Я учил его ездить на лошади. Он должен был сниматься в каком-то фильме, где он должен был скакать на коне. Он мне позвонил, и мы договорились встретиться на ипподроме. Было, помню, письмо с "Мосфильма", нам дали лошадей, и мы там ездили. Но я ездил по-горски, по-памирски, а он должен был играть жокея, это совсем разные вещи.
Тогда он первый раз сел в седло. Володя был очень спортивный парень. Тот, кто дал нам лошадей, сказал: "Смотри, какой парень! Первый раз сел на лошадь – и так здорово получается!"
Потом мы возвращались с ипподрома пешком, и на углу Беговой и Ленинградского проспекта – там стоит дом с какими-то кружевными бетонными украшениями – Володя вдруг говорит: "Видишь этот дом? Тут моя жена живёт с детьми". Я и не знал, что он женат. А ведь мы были не просто знакомы, а дружны. Он у меня бывал очень часто и пел у меня дома, и я никогда не слышал, что он женат.
И ещё такая история была. Володя знал, что я проявляю интерес к израильским делам. И он меня спросил: "Что там происходит в Израиле?" Я ему на это резко сказал: "Володя, какое твоё дело? Тебе-то что до этого?" И тут он мне говорит: "Как – какое? Я еврей". Я глаза на лоб выкатил. Нас в том узком кругу, где мы все вращались, никого не интересовало, кто какой национальности, но я был уверен, что он чисто русский человек.
Володя говорит: "Есть Высотские – через "тс" – это поляки, а Высоцкие с буквой "ц" – евреи". Это было для меня полным откровением.
Я рассказал ему то, что знал о положении в Израиле, больше мы к этой теме не возвращались, но свой интерес к теме он мотивировал тем, что он еврей.
М.Ц. – Кого из друзей Высоцкого по Большому Каретному Вы знали?
Д.М. – Я знал Толю Утевского, это был самый близкий его товарищ. Артур Макаров тоже с ним дружил. Но надо знать характер Артура и характер Володи, это были совсем другие отношения. А вот с Толей у них были очень тесные, очень близкие отношения.
М.Ц. – Вы общались с Высоцким вплоть до Вашего отъезда в Израиль?
Д.М. – В 1964 г. я уехал из Москвы в санаторий. В ссылке у меня развился туберкулёз, который потом открылся вновь. Я этого не знал, это выяснилось случайно, и меня отправили в санаторий. Когда я вернулся, то встретил Володю. И сказал ему тогда: "Неужели ты не мог хотя бы поинтересоваться, как я? Может, я околел там". Он говорит: "Да мы все знаем, как ты туда попал. Ты с женой развестись хотел".
В общем, по его версии выходило, что я попал в туберкулёзный санаторий, чтоб избавиться от жены. Я был настолько потрясён и рассержен, что сказал: "Знаешь, Володя, я тебя больше знать не хочу".
После этого мы несколько раз встречались в разных местах, но очень холодно. Перед тем, как я уехал, я пришёл в театр на Таганку и встретил там Артура Макарова. Он говорит: "Идём к Володе, попрощаешься". Я говорю: "Нет, я не пойду". – "Да ты с ума сошёл! Как же так?!" Я говорю: "Нет, я не пойду, не хочу".
Понимаете, не то меня обидело, что он ко мне не приехал в Тиберду. Ко мне никто не приезжал, это был санаторий в горах, далеко. Но он мне ни строчки не написал, а я в том кругу дружил с двумя ребятами – с ним и с Артуром Макаровым, но с Володей больше, чем с Артуром, Володя был мне гораздо ближе.
М.Ц. – Когда Вы уехали из Союза?
Д.М. – В ноябре 1972 года, а до этого два года был "в отказе" и не общался уже ни с кем, кроме "отказников". Таким образом, с Высоцким мы, что называется, пересекались в разных компаниях до 1971 года, но никогда у нас уже не возникало дружеских отношений.
М.Ц. – Как Вы, поэт и писатель, видите место Высоцкого в русской литературе?
Д.М. – Я думаю, что русскую литературу двадцатого века можно разделить на несколько пластов. В бардовской литературе было пять-шесть лидеров. Я считаю, что среди них Володя – самая крупная фигура. И не только по резонансу, хотя у него и резонанс сильней, чем у других – даже сильней, чем у Булата. Булат Окуджава – более камерный, а Володя Высоцкий был всеобъемлющим человеком.
Он не был честолюбцем, но он, полагаю, радостно осознавал своё место в культуре. Если вспомнить пастернаковское "Быть знаменитым некрасиво", то Володя Высоцкий воспринимал свою знаменитость с какой-то долей самоиронии. Полагаю, что его место – главенствующее среди тех, кто занимался бардовской поэзией.
М.Ц. – То есть, Вы видите его именно во главе бардовской литературы? Тут два подхода существует. Согласно одному из них, русскоязычную поэзию второй половины прошлого века делят на бардовскую и традиционную. Другой подход не разделяет поэзию по признаку наличия или отсутствия гитары...
Д.М. – Я понимаю, о чём Вы говорите. У нашего поколения – я считаюсь самым молодым из шестидесятников – было довольно чёткое разграничение между поэтами поющими и не поющими. Разграничение довольно жёсткое, хотя, скажем, тот же Булат Окуджава был ближе к литературе, чем, например, Игорь Шаферан или Михаил Пляцковский. Это мы все прекрасно знали, но всё же такой рубеж – рубежок – был.
Мы считали – и считаем до сих пор, – что тексты поющих поэтов, если убрать музыку, отличались – и при этом неважно, в лучшую или худшую сторону – от какого-то поэтического эталона. Я думаю, что это справедливо. Высоцкий – целен. Здесь важны не только тексты, но и его собственное исполнение. Так же, как, я считаю, стихи Беллы Ахмадулиной выигрывают, когда она сама их читает. Её манера чтения привносит музыкальность.
Явление "Высоцкий" состоит из трёх компонентов: текст, музыка, манера исполнения. Это монолитное явление. Если убрать один из компонентов, то явление будет неполным.
31.07.2005 г.